Неточные совпадения
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего
разговора, как она была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до
последней интонации и улыбки было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
Разговор остановился на короткое время на политике и на том, как смотрят в высших сферах в Петербурге на
последние события.
— Что же я могу сделать? — подняв плечи и брови, сказал Алексей Александрович. Воспоминание о
последнем проступке жены так раздражило его, что он опять стал холоден, как и при начале
разговора. — Я очень вас благодарю за ваше участие, но мне пора, — сказал он вставая.
Около самовара и хозяйки
разговор между тем, точно так же поколебавшись несколько времени между тремя неизбежными темами:
последнею общественною новостью, театром и осуждением ближнего, тоже установился, попав на
последнюю тему, то есть на злословие.
Разговор зашел о том, как Тушкевич с Весловским одни ездили в лодке, и Тушкевич стал рассказывать про
последние гонки в Петербурге в Яхт-Клубе. Но Анна, выждав перерыв, тотчас же обратилась к архитектору, чтобы вывести его из молчания.
В
последнее время между двумя свояками установилось как бы тайное враждебное отношение: как будто с тех пор, как они были женаты на сестрах, между ними возникло соперничество в том, кто лучше устроил свою жизнь, и теперь эта враждебность выражалась в начавшем принимать личный оттенок
разговоре.
Так как
разговор, который путешественники вели между собою, был не очень интересен для читателя, то сделаем лучше, если скажем что-нибудь о самом Ноздреве, которому, может быть, доведется сыграть не вовсе
последнюю роль в нашей поэме.
— Сейчас, сейчас, батюшка, — сказала Наталья Савишна, торопливо понюхала табаку и скорыми шажками пошла к сундуку.
Последние следы печали, произведенной нашим
разговором, исчезли, когда она принялась за свою обязанность, которую считала весьма важною.
В эту самую минуту Амалия Ивановна, уже окончательно обиженная тем, что во всем
разговоре она не принимала ни малейшего участия и что ее даже совсем не слушают, вдруг рискнула на
последнюю попытку и с потаенною тоской осмелилась сообщить Катерине Ивановне одно чрезвычайно дельное и глубокомысленное замечание о том, что в будущем пансионе надо обращать особенное внимание на чистое белье девиц (ди веше) и что «непременно должен буль одна такая хороши дам (ди даме), чтоб карашо про белье смотрель», и второе, «чтоб все молоды девиц тихонько по ночам никакой роман не читаль».
Раскольников не мог не засмеяться. Но в ту же минуту странными показались ему его собственное одушевление и охота, с которыми он проговорил
последнее объяснение, тогда как весь предыдущий
разговор он поддерживал с угрюмым отвращением, видимо из целей, по необходимости.
Появление Обломова в доме не возбудило никаких вопросов, никакого особенного внимания ни в тетке, ни в бароне, ни даже в Штольце.
Последний хотел познакомить своего приятеля в таком доме, где все было немного чопорно, где не только не предложат соснуть после обеда, но где даже неудобно класть ногу на ногу, где надо быть свежеодетым, помнить, о чем говоришь, — словом, нельзя ни задремать, ни опуститься, и где постоянно шел живой, современный
разговор.
— Была бы несчастнейшее создание — верю, бабушка, — и потому, если Марфенька пересказала вам мой
разговор, то она должна была также сказать, что я понял ее и что
последний мой совет был — не выходить из вашей воли и слушаться отца Василья…
При этом случае
разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга.
Последний посвятил этому целую главу в своем путешествии. Я не был внутри Японии и не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их
разговоров об этом предмете.
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только
последние слова его
разговора с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
Мало-помалу Привалов вошел в тот мир, в каком жила Верочка, и он часто думал о ней: «Какая она славная…» Надежда Васильевна редко показывалась в
последнее время, и если выходила, то смотрела усталою и скучающею. Прежних
разговоров не поднималось, и Привалов уносил с собой из бахаревского дома тяжелое, неприятное раздумье.
— Слушай, — встал с места Иван Федорович, пораженный
последним доводом Смердякова и прерывая
разговор, — я тебя вовсе не подозреваю и даже считаю смешным обвинять… напротив, благодарен тебе, что ты меня успокоил. Теперь иду, но опять зайду. Пока прощай, выздоравливай. Не нуждаешься ли в чем?
Еще в вагоне, летя из Москвы, он все думал про Смердякова и про
последний свой
разговор с ним вечером накануне отъезда.
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в
разговоры…
Как и всегда, сначала около огней было оживление,
разговоры, смех и шутки. Потом все стало успокаиваться. После ужина стрелки легли спать, а мы долго сидели у огня, делились впечатлениями
последних дней и строили планы на будущее. Вечер был удивительно тихий. Слышно было, как паслись кони; где-то в горах ухал филин, и несмолкаемым гомоном с болот доносилось кваканье лягушек.
Минутами
разговор обрывается; по его лицу, как тучи по морю, пробегают какие-то мысли — ужас ли то перед судьбами, лежащими на его плечах, перед тем народным помазанием, от которого он уже не может отказаться? Сомнение ли после того, как он видел столько измен, столько падений, столько слабых людей? Искушение ли величия?
Последнего не думаю, — его личность давно исчезла в его деле…
Поэтому двух часов, в продолжение которых, по условию, батюшка должен был «просидеть» со мною, было даже чересчур много, так что
последний час обыкновенно посвящался
разговорам.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в том, что некоторые дворовые семьи держали на барском корму по две и по три коровы и по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до одной, а число
последних до пары, а лишних, без дальних
разговоров, взяла на господский скотный двор.
Всю мою жизнь я тосковал по
разговору о самом главном, о
последнем, преодолевающем дистанцию и условность, означающем экзистенциальное событие.
Эта струя, однако, продолжения не имела. Весь склад наших встреч, взаимных визитов, игр и
разговоров содействовал развитию «влюбленности», но не дружбы, не откровенности, не таких душевных излияний. Кроме того, после следующего же урока танцев, который должен был быть
последним, Лена тяжело заболела.
«En route» заканчивается словами: «Если бы, — говорит Гюисманс, думая о писателях, которых ему трудно будет не увидеть, — если бы они знали, насколько они ниже
последнего из послушников, если бы они могли вообразить себе, насколько божественное опьянение свинопасов траппистов мне интереснее и ближе всех их
разговоров и книг!
Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такому-то, в селение такое-то — и гражданский брак совершен. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на
последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба.
Одним словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены всем этим «террором», что даже боялись и упоминать об иных вещах в
разговоре с Евгением Павловичем, хотя и знали, что он и без них хорошо знает историю
последних увлечений Аглаи Ивановны.
— А если так, то позвольте мне сесть, — прибавил Ипполит, преспокойно усаживаясь на стуле, на котором сидел генерал, — я ведь все-таки болен; ну, теперь готов вас слушать, тем более что это
последний наш
разговор и даже, может быть,
последняя встреча.
Уж одно то, что Настасья Филипповна жаловала в первый раз; до сих пор она держала себя до того надменно, что в
разговорах с Ганей даже и желания не выражала познакомиться с его родными, а в самое
последнее время даже и не упоминала о них совсем, точно их и не было на свете.
Такие
разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но
последнего слова никто не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком конце.
В один из дней, следовавших за этим
разговором Лизы с Розановым,
последний позвонил у подъезда очень парадного дома на невской набережной Васильевского острова.
Вихров, по наружности, слушал эти похвалы довольно равнодушно, но, в самом деле, они очень ему льстили, и он вошел в довольно подробный
разговор с молодыми людьми, из которого узнал, что оба они были сами сочинители; штатский писал статьи из политической экономии, а военный — очерки
последней турецкой войны, в которой он участвовал; по некоторым мыслям и по некоторым выражениям молодых людей, Вихров уже не сомневался, что оба они были самые невинные писатели; Мари между тем обратилась к мужу.
Александр Иваныч, с начала еще этого
разговора вставший и все ходивший по комнате и несколько уже раз подходивший к закуске и выпивавший по своей четверть-рюмочке, на
последних словах Павла вдруг остановился перед ним и, сложив руки на груди, начал с дрожащими от гнева губами...
Павел, возмущенный всеми
последними событиями и
разговорами об них, с удовольствием выпил рюмку.
Героя моего
последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее — и с каким бы восторгом бросился перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный
разговор, — все это начинало уж казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, — думал он, — чтобы посмелее быть!»
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь, что я не позволяю никому в
разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза делаю исключение, потому что ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня есть другая цель. Эта цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути, на который ставят ее теперь
последние обстоятельства.
— Нет уж… Хоть ты и родной мне и я привыкла мнения родных уважать… Впрочем, это — уж не первый у нас
разговор: ты всегда защитником Короната был. Помнишь, в
последний твой приезд? Я его без пирожного оставить хотела, а ты выпросил!
Я знаю, что в
последнее время расплодилось много женщин, которые охотно выслушивают консервативные
разговоры и даже называют себя консерваторками; но они положительно сами себя обманывают.
Прасковья Семеновна в этих
разговорах почти не принимала никакого участия, хотя в
последнее время она чувствовала себя особенно хорошо: всеобщая суматоха и перестройка совпадали с ее душевным настроением, и она ходила из комнаты в комнату с самым довольным лицом.
После Раисы Павловны и Майзеля Евгений Константиныч отправился в генеральский флигелек навестить больную Нину Леонтьевну. Эта
последняя приняла его очень радушно и засыпала остроумным
разговором, причем успела очень ядовито пройтись относительно всего кукарского общества. Евгений Константиныч слушал ее с ленивой улыбкой и находил, что болезнь не отразилась на ее умственных способностях в дурную сторону, а даже напротив, как будто еще обострила этот злой мозг.
На этом
последнем поприще Вершинин был в своем роде единственный человек: никто лучше его не мог поддержать беглого, остроумного
разговора в самом смешанном обществе; у него всегда наготове имелся свеженький анекдот, ядовитая шуточка, остроумный каламбур.
Последняя фраза целиком долетела до ушей входившего в библиотеку бухгалтера из Заозерного завода. Сгорбленный лысый старичок тускло посмотрел на беседовавших, неловко поклонился им и забился в самый дальний угол, где из-за раскрытой газеты торчало его любопытное старческое ухо, ловившее интересный беглый
разговор.
Если кто-нибудь с ним заговаривает, а это случается лишь в тех случаях, когда желают потешиться над его простодушием, лицо его принимает радостно-благодарное выражение, участие же в
разговоре ограничивается тем, что он повторяет
последние слова своего собеседника.
Увы! Ардальон Семеныч уже не только не возмущался этими
разговорами, но внимал им совершенно послушно. В
последнее время он весь отдался во власть мадеры, сделался необыкновенно тих и только изредка сквозь зубы цедил...
Первый называет хозяина «амфитрионом», провозглашает за него тосты и передает патрону подслушанные
разговоры; второй — оживляет застольную беседу;
последний распоряжается кулинарною частию, сервировкой и обучает хозяина приличным манерам.
— Я бы, конечно, ваше сиятельство, никогда не решился начинать этого
разговора; но, сколько раз ни бывал в
последнее время у mademoiselle Полины, она по-прежнему ко мне внимательна.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел
разговор на литературу, в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая в
последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
В
последний вечер перед сдачей должности своей несчастный смотритель сидел, понурив голову, в сырой и мрачной камере князя. Сальная овечка тускло горела на столе. Невдалеке от нее валялся огрызок огурца на тарелке и стоял штоф водки, собственно для Медиокритского купленный, из которого он рюмочку — другую уже выпил; князь ходил взад и вперед. Видимо, что между ними происходил очень серьезный
разговор.
— Как же ты ехала? Неужели даже без девушки? — спросил он, как бы желая переменить
разговор и не отвечая на
последние слова Настеньки.
Оттого ли, что он и в самом деле понял
последнее истерическое восклицание Андрея Антоновича за прямое дозволение поступить так, как он спрашивал, или покривил душой в этом случае для прямой пользы своего благодетеля, слишком уверенный, что конец увенчает дело, — но, как увидим ниже, из этого
разговора начальника с своим подчиненным произошла одна самая неожиданная вещь, насмешившая многих, получившая огласку, возбудившая жестокий гнев Юлии Михайловны и всем этим сбившая окончательно с толку Андрея Антоновича, ввергнув его, в самое горячее время, в самую плачевную нерешительность.